Переведено с использщованием AI
Патриотизм, национализм, идеология и национальные интересы. Сегодня эти понятия активно обсуждаются на разных уровнях, и зачастую подменяются одно другим. А что об этом думают люди более старшего поколения – 40-50-х годов, спасших нашу страну от фашизма и создавших основу для роста государства и экономики?
О патриотизме и идеологии, а также о жизненном пути известного сына современного Таджикистана – героя Отечественной войны Мирзо БАБАДЖАНОВА – рассказывает его сын Рустам Бабаджанов.
— Что Вы можете сказать об отце?
— Зафар, помните, когда-то в ВУЗе я вам говорил, что для меня нет идеалов. Отец и есть мой настоящий идеал. Его порядочность, честность, убежденность в коммунизм (тот, что сейчас строят на Западе) и интернационализм…
Почему он так рано ушел от нас? После развала страны, отец пережил сильный инфаркт, попал в реанимацию. Врачи мне тогда говорили: заберите его домой — он не хочет жить, показывали таблетки, которые папа отказывался принимать.
Помню, что во времена перестройки Отахон Латифи, будучи собкором «Правды», писал в своей статье, что если бы все коммунисты были, как Мирзо Бабаджанов, то перестройка бы не понадобилась.
Кстати, вопреки многим мнениям, Латифи не был против коммунизма, он выступал против функционеров, извративших светлую идею. Я также считаю, что не убеждения привели к развалу Союза, а отдельные личности.
— Что, по-вашему, разрушило страну? Отец делился своими мыслями по этому поводу?
— Отец, будучи депутатом [Верховного совета СССР – от ред.], состоял в комиссии по национальным отношениям, куда также входили Расул Гамзатов, Махмуд Исанбаев, Рафик Нишанов.
Когда начались ферганские события якобы из-за не поделенного стакана черешни, уже тогда было ясно, что руководство страны занимается чем-то не тем.
А во время февральских событий в Душанбе, я позвонил ему в Москву и сказал: папа, у нас беспорядки, вокруг стреляют, а он не поверил, сказал, что здесь ничего об этом не известно.
Он перезвонил мне и сказал, что в центре нет никакой информации о беспорядках, и возможно я ошибаюсь, после чего мне пришлось приложить трубку телефона к динамику телевизора, где диктор зачитывал указ о введении в республике чрезвычайного положения…
— Что вы этим хотите сказать? Что Кремль не владел информацией на местах или наоборот пытался скрыть факты начала центробежных процессов?
— Возможно, и то, и другое. Индикатором развала государства стало доминирование идеологии над экономикой.
В 1989 году на партконференции показательно сняли Ельцина, заговорили о перспективе федерализма, было много политических выступлений на фоне растущего дефицита товаров.
— Мирзо Бабаджанович не осуждал такую политику, не предлагал свои пути развития?
— Он никогда не говорил о том, что то-то делается правильно, а то – нет, но признавал важность экономики для развития государства. Это он сделал меня экономистом.
Как-то спросил меня, кем бы я хотел стать, и, выслушав, стал рассказывать о проблемах экономики Таджикистана, о том, что можно было бы сделать в этом направлении.
Отдельно папа отмечал вопрос трудовых ресурсов и нарастающего уровня безработицы, и ориентировал меня на изучение этих проблем.
Он уже тогда говорил: надо поднимать экономику, пока люди сыты, никакая идеология к ним в голову не полезет. Это в Душанбе есть свет, газа, вода и транспорт, — говорил он, — а в далеких кишлаках этого нет, и это большая проблема.
— Удивительно, ведь его задача заключалась как раз таки в формировании идеологии. Раз он понимал приоритетность экономики над идеологией, почему он не пытался влиять на изменение этого неравенства…
— А он и влиял. В его ведении было формирование групп лекторов, которые должны были ездить по районам и проводить идеологическую работу, и он всегда включал туда экономистов.
Я вспоминаю, что в его записях из районов было много информации о численности голов скота, состоянии пастбищ. Потом, когда отец писал докладные записки руководству страны, он указывал на наличие соответствующих проблем и необходимость их разрешения.
Даже в годы гражданского противостояния, к нему с близлежащих сел, как председателю Совета ветеранов, приезжали сельские труженики, просили содействовать в выделении корма для скота, семян для посева.
— Мирзо Бабаджанович был первым председателем Совета ветеранов?
— В 1964 году по инициативе покойного полковника Раджабали Джалилова и моего отца было создано Движение ветеранов войны. Папа был избран председателем секции войны.
В 1987 году он был избран первым председателем Совета ветеранов войны и труда РТ (на общественных началах), где проработал до конца жизни.
Он также являлся членом Президентского совета в 1992 году, а в 60-е годы — директором Дома политпросвещения и зам. заведующего отдела пропаганды и агитации ЦК КП Таджикистана.
— Где ему лучше работалось?
— С людьми. Он любил ездить в командировки, причем не в составе официальных делегаций, а с лекторами, напрямую общаться с народом. Он объездил весь Памир, был в Мургабе.
Однажды, даже в одной из поездок спас упавшего в Пяндж ребенка. Об том в одной из поездок я узнал от сестра нашей известной артистки Нукры Рахматовой, которая в то время была заместителем председателя местного района.
Папа любил общаться с молодежью, с детьми, часто бывал в детсадах и умел находить язык со всеми.
— Вы сказали, что он был интернационалистом.
— Он ушел на фронт в 17 лет, и фактически воспитание получил в интернациональной среде. Вместе с ним бок о бок воевали представители десятков национальностей – армяне, татары, мордвинцы, украинцы и т.п., и как он говорил: тогда пуля не выбирала, кто ты по национальности.
Уже в мирное время он отмечал, что без единой экономики, налаженных связей, республики не смогут успешно развиваться, стараясь развивать интернационализм.
Например, при запуске текстильного комбината в Душанбе специально пригласил ивановских девушек-текстильщиц, заманивая их тем, что в Душанбе много завидных женихов.
Ездя по Союзу, он отмечал в своих выступлениях, что Нурекская ГЭС – это выгода для всей страны, и что все республики должны по-братски принять участие в ее строительстве.
В этом плане он является одним из зачинателей известной «Рабочей эстафеты», родившейся в Нуреке. Он и нам говорил — изучайте разные языки, разные культуры. Это с его подачи мы поехали учиться в МГУ.
— В 90-е годы пошел рост национального самосознания в республиках, включая Таджикистан. Некогда известная нейтральная пословица «Душанбе – додари Масков» [Душанбе — братишка Москвы], уже произносилась с определенным негативным оттенком. В европейской зоне Союза в отношении азиатов появилось устойчивое обидное определение — «чурка». Отец не изменил свое отношение к интернационализму?
— Нет, наоборот, он сильно переживал поводу развала Союза до последних дней. К слову «чурка» он относился очень негативно.
Но фразы типа «старший брат» воспринимались ими объективно: вклад той же России, Украины, Узбекистана в общий бюджет страны был намного большим, чем того же Таджикистана, и в этом не было ничего обидного.
У него было два направления работы – одна партийная, и другая – с ветеранами. По ветеранской линии он часто ездил в Москву, и как он рассказывал, там между ними не было такого понятия – «старший брат-младший брат».
Он всегда приезжал с таких встреч таким заряженным.
— Развал Союза совпал с уходом бывших однополчан-ветеранов с активной политической арены, из власти. Может быть, это одна из причин краха системы?
— Да, их поколение ушло, а взамен пришли те, кто не нюхал пороха, не сидел сообща в одних грязных окопах. К власти пришло сытное поколение, которое можно охарактеризовать как «зажрались». Они и стали делить страну.
Если вы и сейчас спросите старшее поколение, простых людей на окраинах, они как и прежде выступают за мир и дружбу между народами.
— В чем, по-вашему, плюсы и минусы национализма, в хорошем понимании его смысла?
— Если вы имеет в виду повышение уровня национального самосознания – это хорошо, потому что это повышает роль и значение каждой нации в общемировом развитии, как в культурно-историческом, так и экономическом ракурсе.
Я имею в виду не только таджиков, как нацию, а в целом таджикский народ, всех жителей страны. Мне очень импонирует фраза, которую наш президент произносил в первые годы суверенитета – таджикистанцы…
Возможный минус роста национального самосознания – это, попытка возвышения одной нации над другой, что может привести к национализму.
— А что плохого в национализме как термине?
— Как и в любом «изм»-е.
— Значит и коммунизм — это тоже плохо.
— Есть понятие коммунистической экономики, которая эффективна и нормальна. А «изм» — это уже идеология, это изначально ограничивает. Возьмите слово «красота» или «счастье» — здесь есть приставка «изм»?
— Есть еще один «изм» – патриотизм.
— Это нечто иное. Хорошо, соглашусь, возможно, я не совсем точно выразился. Скажу так – я против того, чтобы многие «измы» воспринимать как догму.
А патриотизм – это для меня, как учил отец — это любовь к Родине. Любовь всех ее жителей, не важно таджик это, киргиз или узбек.
Тот же самаркандский таджик, будучи патриотом, останется таджиком по национальности, но также будет любить Узбекистан как свою родину.
— А что ваш отец говорил о войне? Сейчас столько версий, историю переписывают, и уже не знаешь, что было правдой, а что нет. Что главное он вынес для себя?
— Он очень мало говорил о войне. Первое, что он вынес – это братство, то, что только вместе, сплотив ряды один к одному, можно одолеть врага.
Другое – это ужас войны. Пока вокруг стреляли, звучали взрывы, война воспринималась как-то опосредовано, но после того, как в одной из атак его отбросило взрывной волной назад и что-то упало ему на лицо, а это была оторванная рука одного из бойцов, он в полной мере осознал весь ужас происходящего.
Еще одним мотивом воевать и он это не скрывал – была ненависть к фашистам. Когда они проходили мимо сожженных городов и деревень, кучи трупов, они в целом ненавидели немцев как фашистов.
Однако, при встрече с простыми рядовыми жителями Германии – детьми, стариками такой ненависти не было.
И он до последних дней говорил, что многое из показанного по ТВ в последние годы было неправдой. В частности, например, что советские герои шли в бой только будучи пьяными.
Сам он никогда не пил, и без пафоса отмечал, что слова «За Родину! За Сталина!» и вера в победу были для них сильнее любого наркотика или алкоголя.
— Как у него получилось уложить до 300 фашистов? Сразу или в течение какого-то периода?
— Он стал пулеметчиком, потому что оба его братья, погибшие на той войне тоже были пулеметчиками. Один погиб в 1941 году, второй в 1943-м.
При освобождении Польши, десант советских солдат выкинули через на другой берег реки Висла в районе города Сандомир, чтобы они держали плацдарм для наступленя основных сил.
В ходе ожесточенного боя отца контузило, из ушей текла кровь. Все, что отец помнил, что каждый раз кричал помощнику заряжать ленту в обойму пулемета и вновь открывал огонь.
Бой был выигран, Советская армия захватила Сандомир, а при подсчете выяснилось, что отец уложил более сотни врагов.
После этого ему был присвоен орден Боевого Красного Знамени, а информация об отважном таджикском пулеметчике появилась во всей советской прессе, на агитационных листках, распространявшихся по фронту. Его пример воодушевил тысячи воинов на новые подвиги.
Второй героизм был проявлен чуть позже, когда на фронт были выпущены новые немецкие танки «Королевские тигры». Советское командование тогда, чтобы сломить миф о неуязвимости этой техники, распространило информацию о том, что кто сможет подбить «тигра», тот будет приставлен к званию героя Советского Союза и ордену Красной звезды.
Вместе с отцом служил еще один таджик из Гарма – Фахриддин Аминов, который был известен своей отчаянностью и всегда влипал в различные истории.
Например, он как-то покинул расположение войска в поисках алкоголя для однополчан, и вскоре вернулся… с несколькими канистрами спирта загруженными на одного плененного фрица. После этого он отбывал наказание в штрафбате.
Фахриддин вызвался подбить «королевского тигра» (за что ему обещали не награду, но вытащить из штрафбата), при одном условии – что ему в напарники выделят не менее отчаянного Бабаджанова.
Вместе при очередной атаке немцев, они вышли на один из их танков, и пока отец ожесточенно отсекал пехоту, прикрывавшую технику, Аминов подпол к нему, залез на люк и стал со всей силы тарабанить в него.
Когда недоумевающие фашисты открыли люк, чтобы узнать, в чем дело, он бросил туда гранаты и взорвал экипаж.
Эта героическая история также облетела все ряды Красной Армии, и за ту операцию отца повторно приставили к награде, однако о ней он узнал намного позже.
В это время в одном из боев при форсировании реки Одер его тяжело ранило в обе ноги, и многие подумали, что он погиб в госпитале. Отец встретил победу на больничной койке в Пензе.
— И как же награда нашла своего героя?
— 17 лет спустя победы, отец, будучи в одной из поездок в Москву, зашел в Музей военной истории и недалеко от Зала славы увидел на постаменте два пулемета Максимова. Подойдя поближе, он признал в одном из них свое оружие, и начала ощупывать его.
Смотритель музея стала возмущаться, и громко требовать, чтобы он не трогал руками экспонат, на что он сказал, это же мой пулемет, вот здесь на табличке мое имя написано, да и заплатка на нем моя, я ее узнал.
«Только у вас здесь ошибка, — сказал он, — здесь написано, что я дважды кавалер ордена Красного знамени и погиб, а я жив и у меня только один орден».
На что она ответила, что это он ошибается, так как ему посмертно был присвоен и второй орден. Об этом сообщили генералу армии Семену Жадову, командующему 5-й армии, в составе которой воевал Бабаджанов.
7 марта 1962 года генерал в торжественной обстановке в присутствии большого числа людей и прессы вручил второй орден М. Бабаджанову прямо в зале музея возле его пулемета.
После смерти отца я писал в музей с просьбой вернуть экспонат в Таджикистан как память об отце, боялся, что с пулеметом что-нибудь случится.
Мне и на имя Совета ветеранов пришли письма, в котором руководство музея отмечало, что М. Бабаджанов воевал не за таджиков, и не за Россию, а за Советский Союз, и его героизм является достоянием всего советского народа.
Они обещали внимательно следить за экспонатом, и поддерживать память об отце.
— Он что-то оставил вам в качестве завещания, говорил о будущем?
— Нет. Когда убили его близкого друга – генпрокурора Н. Хувайдуллаева, он находился в доме у сестры.
Я впервые в своей жизни видел, как он плачет. Буквально через два дня у него случился инфаркт. Он две недели пробыл в реанимации, и когда я дежурил около него, часто слышал, как он бредит во сне о войне.
Когда в сентябре он вышел из больницы, кто-то из ветеранов сказал ему, что Рахмона Набиева блокировали в аэропорту и заставили написать об отставке. Это был последний удар, по сути, он перегорел.
— Идеалы их поколения оказались перечеркнутыми.
— Да, все за что они проливали кровь, за что боролись, было перечеркнуто. Он не мог и не захотел перестраиваться под новые реалии.
— Вы что-то делаете, чтобы передать его опыт, его достижения новым поколениям?
— Да, конечно. Мама, которой уже 88 лет, часто выступает в Дни Победы, в военных частях, выступала и на 10-летие Дня единства и согласия.
К юбилею отца мы выпустили книгу воспоминаний о нем, люди которые здесь пишут о нем, часто рассказывают об этом в беседах с молодежью. Недавно мы получили код для книги, и теперь направим ее в библиотеки.
— Напоследок, расскажите, каким был отец в кругу своей семьи, друзей?
— У таджиков есть выражение сутун — столб – это о нем. Для нашей семьи он был таким. Он никогда нас не бил, крайне редко повышал голос, ему было достаточно просто хмуро посмотреть на нас – хуже этого не было.
В последние годы он часто меня расспрашивал о разных вещах, я думал – проверяет, но нет – продолжал учиться. Даже мама часто жаловалась: «дадаш, ну вы что…», а он отвечал: «да сейчас они больше меня знают».
И он безумно любил детей, своих внуков, а также был большим хозяйственником. Любил взять авоську и принести продукты. Много читал, хорошо знал таджикские стихи, особенно Лоика и военные мемуары. Такая большая коллекция мемуаров, как у него, наверное, в Союзе была у единиц.
…Я жалею, что он слишком рано ушел. Он мог бы еще многое сделать, хотя бы учить. Учить на своем примере патриотизму и интернационализму.
Сейчас, общаясь с вами о нем, я вновь понимаю, как мало был вместе с ним – с тем, кто был мне самым близким по крови и духу.
