Переведено с использщованием AI
Этого человека не надо специально представлять публике, в нашей стране его знают почти все. Когда встал вопрос о необходимости выезда за пределы столицы для получения его интервью, сомнений никаких не возникло – поедем. Ведь во многом эта личность — один из главных хранителей ключей к разгадке тайны межтаджикского противостояния конца XX века.
— Г-н Тураджонзода, Вы знаете, что Вас называют одним из основных виновников гражданской войны.
— Кто меня так называет? Я ведь не стремился в то время стать членом правительства. Даже в 1991 году, когда в ходе своей предвыборной кампании Рахмон Набиевич предлагал мне пост вице-президента, я не согласился.
Такое мнение обо мне – это результат целенаправленной пропагандистской компании официальных СМИ в годы гражданской войны.
Я не жаждал никакого государственного поста и считаю себя виновным лишь в том, что не смог предотвратить те события. Тогда я был влиятельным человеком, и мог бы остановить ту братоубийственную войну. В этом виноваты все, кто мог тогда чем-то помочь, но не сделал этого.
Да, нас обвиняли в том, что мы хотим построить исламское государство. Но как тогда, так и сейчас я десятки раз готов публично заявить, что в Таджикистане это сделать будет невозможно даже через 50 лет, потому что наш народ не готов к этому.
Хотя бы потому, что 50% населения Таджикистана — это женщины, и я всегда ставлю в пример свою родню. Если даже в моей семье женщины не полностью понимают, что такое Ислам, что говорить о другой части населения?
— Почему же Вы все-таки оказались в политике?
— Время было такое. Вы ведь знаете, что в конце правления советской власти многие шли в политику, даже члены патриархии в России были депутатами Верховного совета России, либо СССР.
Я ведь избирался в парламент в 90-ом году, когда еще существовал Советский Союз. И такое было во всех союзных республиках, везде руководители религиозных организаций были депутатами Верховных советов своих республик.
На мой взгляд, политика и религия неотделимы, они существуют для людей. Как и люди, занимающиеся политикой, могут быть верующими.
— В какой-то момент в конце 1992 года — начале 1993 года Вы исчезли с политической арены. Что произошло в тот период?
— В этот период я не мог заниматься политикой, так как был в постоянном перемещении. Открытую политическую борьбу я начал в апреле 93-ого года. До этого я как руководитель Казиата республики занимался своей работой и старался предотвратить войну и кровопролитие.
Сейчас все забывают, почему Народный фронт так спокойно, без кровопролития вошел в Душанбе, почему вооруженные силы тогда еще не сформировавшейся оппозиции оставили столицу.
Никто не задается вопросом, почему после избрания в Худжанде нового правительства – кстати, тогда я в числе первых поздравил Эмомали Шариповича с его избранием председателем Верховного Совета Таджикистана — в Душанбе не осталось вооруженных людей? Почему все они вернулись в Каратегинскую долину, в Бадахшан?
Нашим историкам надо изучать факты новейшей истории Таджикистана, пока живы свидетели этих событий. Это я смог уговорить их, хотя они не подчинялись мне. Я просто не хотел, чтобы наша столица превратилась в Кабул.
Сейчас никто не вспоминает, кто организовал вылет командиров оппозиции в Худжанд на «Оши ошти», кто фрахтовал для них Як-40. Ведь это я выделил средства из бюджета казията на тот полет, организовал тот авиарейс.
Когда в Душанбе прибыло новое руководство страны, я направил к ним наших делегатов — председателя города Кафарнихон Накатова, главного врача райбольницы Асоева и депутата Верховного совета Махмурода Каримова.
Мы просили новое руководство не наступать в Кофарнихон, дать две недели для самостоятельного разоружения боевых групп и просили, чтобы в «Нефтянике» [поселок между Душанбе и Вахдатом – от ред.] был установлен пост российских вооруженных».
И они поехали с этой миссией в Душанбе, но, к сожалению, ответ был суров: «Никакие условия не принимаются, сдавайте оружие. Кто виноват, а кто нет, определит суд».
После такого ответа процесс подписания мирных соглашений затянулся еще на пять лет.
— Вы какое-то время пребывали в Иране. Как Вас там приняли, чем Вы занимались?
— В начале 1993 года я находился в Саудовской Аравии. Устроился там на работу, причем на высокооплачиваемую.
Меня назначили куратором религиозных организаций по Северному Кавказу и Азербайджану в одну из очень престижных международных исламских организаций, финансируемых правительством Саудовской Аравии.
Однако в это время на родине в Рамите оставалась моя семья, о судьбе которой я ничего не ведал. Тогда из Саудовской Аравии нельзя было связаться с Таджикистаном, поэтому почти 40 мучительных дней я находился в тревожном ожидании.
Вскоре я отпросился у своих работодателей и поехал в Иран, чтобы хоть как-то оттуда связаться с родными. Сразу после прибытия в Тегеран меня принял министр иностранных дел Ирана Алиакбар Вилояти, который предложил остаться у них.
У нас с ним были давние дружеские отношения, еще со времен, когда я был главой казията Таджикистана. Я принял его приглашение, но с одним условием – с возможностью продолжать политическую деятельность.
Тогда я поставил перед собой задачу — не повторять трагедию 20-х годов прошлого века, когда с приходом к власти большевиков, после гражданской войны, часть населения Таджикистана была вынуждена покинуть родину и навсегда остаться вдали от нее: в Иране, Пакистане, Афганистане.
Я сказал Вилояти, что мы обязательно вернемся на родину – мирно или нет, но вернемся, на что он попросил одно — начать процесс мирных переговоров.
Вилояти сказал: «Поверьте моей практике, без мирных переговоров вас не поймут международные организации. Самое главное ваш народ не знает, чего вы хотите, сейчас же появилась прекрасная трибуна, откуда вы бы смогли рассказать о своих планах».
Буквально через несколько дней с такими же словами в Тегеран прибыл представитель Генсека ООН Исмат Киттани.
Он тоже просил меня начать переговоры, но тогда мы были очень обижены, и сказали, что будем вести переговоры только с теми, кто привел их к власти.
Я как член Президиума Верховного Совета знал, что Таджикистан не имеет ни боевых самолетов, ни вертолетов. Сотни танков и БТР-ов тоже не имел, а ведь кто-то дал всю эту технику Народному фронту…
Но после трех-четырех встреч, Вилояти смог убедить меня начать переговоры. Это был май 1993 года.
К тому времени моя семья уже была со мной. Во время одной из бомбежек кишлака Дашти мазор, где они укрывались, мой средний сын — 12-летний Ильхам — получил осколочное ранение в глаз.
Так как на месте ему никто не мог оказать медицинскую помощь, семья – Ильхам, четыре дочери и жена (старший сын в это время уже был в Казахстане у моей сестры) были вынуждены спуститься в Кофарнихон.
Уже оттуда, по новым документам на чужие фамилии, через Баку они перебрались в Иран. На азербайджано-иранской границе я встречал их сам.
Я прожил в Тегеране до 1998 года, а моя семья вернулась в Таджикистан лишь в 1999-м, когда я построил для них новый дом. Прежний был сожжен во время известных событий.
— Когда состоялась ваша первая встреча с С. А. Нури за пределами Таджикистана?
— В июне 1993 года в Кабуле. В афганскую столицу на встречу из Тегерана приехали — я, Шодмон Юсуф и Мухаммадшариф Химматзода, а из Талукана (Афганистан) — Сайид Абдулло Нури.
Тогда он тоже был настроен на продолжение борьбы, предложил мне взять на себя бразды правления, но мы решили, что будет лучше, если он сам возглавит вновь созданное Движение исламского возрождения.
Я не хотел входить в Партию исламского возрождения, поэтому было решено создать одноименное движение. В Кабуле мы встречались с Раббани, Ахмадшахом Масудом, решали, что нам делать.
В августе-сентябре 1993-го было решено начать от имени Движения исламского возрождения политические переговоры. Тогда я был первым заместителем председателя движения, другим заместителем был господин Химматзода.
— Говорят, у Вас очень много врагов. Как обеспечивается Ваша безопасность сейчас?
— Я и сам очень часто задаюсь вопросом – почему так говорят? Вроде я лично никому не нанес никакого ущерба: ни морального, ни физического.
После возвращения в Таджикистан правительство выделило мне охрану из числа сотрудников министерства безопасности, тогда их было 12 человек.
До сих пор у меня есть официальная охрана, количество не скажу, но они все офицеры Комитета национальной безопасности.
На своей территории я более-менее свободен, но если куда-то еду, то обязательно с охраной на двух автомашинах. Это очень неудобно, поэтому я очень мало перемещаюсь по стране.
— Значит КНБ гарант Вашей безопасности?
— Гарантом может быть только Аллах. Если он не сохранит, ни один сотрудник безопасности не сможет защитить, никакая охрана не поможет.
— Считаете ли Вы, что те события в начале 90-х были неизбежными или их все-таки можно было предотвратить?
— Вы знаете, те события не были спонтанными. Сейчас с тем, что мы говорили раньше, согласен и наш президент – кровавый сценарий был нам навязан извне.
Таджикистан в 90-е годы был самой политизированной республикой Центральной Азии. Люди очень хотели возродить свою национальную и религиозную культуру, да и в политических вопросах они были более свободными.
Именно этого боялись окружающие, боялись, что эти воззвания скоро перейдут к ним, и наказали нас, чтобы запугать свой народ. Получилось так: «Вы хотите демократию? Вот Таджикистан урок для вас всех».
— Не кажется ли Вам, что таджикскому обществу нужно покаяться за свершенное, без дальнейшего выяснения кто прав, кто виноват?
— Этого я хочу больше всего. Когда я недавно написал обращение к президенту, под которым также подписался председатель ПИВТ Мухиддин Кабири, то попросил не только об амнистии и освобождение участников противостояний, но также об уничтожении всего, что есть в архивах об участниках братоубийственной войны.
Эти материалы не имеют исторической ценности, так как они сфабрикованы и составлены с целью компроментации своих противников.
Зачем повторять Советскую историю 30-40-х годов, когда на сотни тысячи людей были сфабрикованы уголовные дела как на «врагов народа»? Через некоторое время эти люди были реабилитированы и объявлены жертвами репрессий, а сами составители дел были объявлены палачами. Чтобы этого не произошло, лучше уничтожить все, что есть в этих архивах.
Нам всем нужно покаяться, потому что в той войне не было победителей и побежденных. Мы все побежденные, мы все виноваты перед десятками тысяч погибших молодых людей, перед вдовами и сиротами, которые остались после этой братоубийственной войны.
Если мы осознаем эту вину и покаемся перед Всевышним, перед памятью об этих людях, и не допустим повторения той трагедии, тогда сможем надеяться, что нас простят.
