Переведено с использщованием AI
Галину Ивановну, бессменного собкора ИТАР-ТАСС в РТ за глаза называют «дуайеном таджикской журналистики». Скорее всего, не потому, что она представляет одно из ведущих информагентств мира и не за ее солидный возраст. Просто все знают Г. Гридневу как человека мужественного и имеющего большой опыт работы в сфере новостей, которого уважают не только журналисты, но и президент нашей страны.
— Как Вы оцениваете роль журналистов в годы начала противостояния?
— Неоднозначно. После развала СССР мы все практически захлебнулись от обрушившейся на нас свободы. Все, что тогда происходило в Таджикистане многие журналисты, особенно приезжие, показывали только через призму своего представления демократии.
В эйфории свободы, практически все свершаемое мы воспринимали «за», хотя, я считаю, что оппозицией в то время было совершено очень много ошибок, грубых ошибок.
Но вскоре появились разногласия. То, что все были против коммунистов, совсем не значило, что все были согласны с созданием в РТ исламской республики или нового тоталитарного режима, который пытались установить некоторые наши «демократы».
Мы столкнулись с проблемой одностороннего освещения событий. Свобода слова была позволена лишь той группе журналистов, которая однозначно поддерживала победившую оппозицию.
Все кто пытался проявить несогласие с ними, подвергались остракизму, действовал принцип: «кто не с нами, тот против нас».
Журналистам необходимо было слушать обе стороны противостояния, а не только одну. В гражданской войне всегда виноваты две стороны, все использовали недозволенные методы, и задача журналиста была в том, чтобы подняться над этой схваткой.
К сожалению далеко не всем журналистам это удавалось, и можно лишь только сожалеть об этом. Многие из наших коллег потом, конечно, заново переоценили свое поведение в тот период.
Я считаю, что в той войне была вина не только лидеров оппозиции и правительственных сил, но и отдельных журналистов. Журналист должен осознавать, что слово иногда бьет не хуже, а иногда сильнее, чем пистолетный выстрел.
— Наверняка, было нелегко в плане вопросов безопасности, финансового обеспечения?
— В 1992 году, сразу после распада Союза, деятельность Таджикского телеграфного агентства как части Телеграфного агентства Советского Союза (ТАСС), была прекращена.
Вновь созданное российское агентство ИТАР-ТАСС, открыв свое подразделение у нас в стране, предложило мне как бывшему главному редактору ТаджикТА по союзной и зарубежной информации стать его руководителем.
Проблемы с финансированием, конечно, были. Зарплата к нам шла по остаточному принципу. Она была высокой по местным меркам, но в разы меньше, чем в других агентствах.
Учитывая, что я попала в самый разгар гражданской войны, то практически не думала, сколько денег мне дают, жила и работала в арендованной квартире.
У меня всегда была наготове сумка с набором предметов первой необходимости, чтобы в случае команды немедленно выехать на границу или в дальний регион, я была в готовности.
Тогда практически не было цензуры, нам давали информацию все: и те, и другие охотно шли на контакт, представляя правда свое видение происходящих событий. Мы старались передавать информацию из двух лагерей.
Конечно, если журналист выбрал себе работу в горячей точке, это — всегда риск. Одно дело, когда пишешь о культуре, о социальных проблемах в мирное время, другое дело – работать в условиях войны.
В таком пекле естественно не может быть безопасно, поведение боевиков всегда непредсказуемо…
Я считаю, что в то время за чисто журналистскую деятельность пострадали или поплатились жизнью – единицы. Если журналист был с чистыми руками, старался придерживаться объективности, то ему не мешали работать.
Если же он был связан какими-то денежными отношениями с кем-то из боевиков, попадал в зависимость от какой-либо силы, и потом расплачивался своими информациями, репутацией, действовал односторонне — в какой-то момент все заканчивалось трагично.
Официальная информация появилась в 1993 году, когда начало действовать первое правительство во главе с Эмомали Рахмоном, тогда еще председателем Верховного Совета.
— Вот о нем, пожалуйста, поподробнее.
— Он был человеком еще не избалованным властью, вниманием прессы. Эмомали Шарипович был очень демократичен, нуждался в СМИ, и не было таких моментов, чтобы он не брал группу журналистов в свои поездки.
Ездил он чрезвычайно много. По дороге давал обширные интервью по разным вопросам. Информации ото всех структур было много. Правда, она не всегда была объективной, но, по крайней мере, у журналиста была возможность выбирать.
Я считаю, что это были очень тяжелые годы, но, тем не менее, работать было очень интересно. Власть шла на встречу прессе.
При этом нельзя сказать, что власти нравилось все, что мы передаем. Были замечания, было недовольство, скрытое давление…
— В свое время вы проявили героизм, высвободив заложников из числа военнослужащих Президентской гвардии из рук М. Худойбердыева. Зачем Вам было надо лезть к ним?
— Да, было. 1 февраля 1996 года я пошла на переговоры к сторонникам М. Худойбердыева, взявшим в заложники 20 президентских гвардейцев. В то время, как раз шла сессия Верховного совета, Душанбе стоял как вымерший, ни одной души на улицах. Все находились в ожидании наступления.
Конечно, М. Худойбердыев не смог бы тогда победить, однозначно: в столицу были стянуты дополнительные части, пограничные силы. Но могло быть много крови.
Я знала Худойбердыева еще с 1992 года, все-таки он кадровый российский офицер, мне казалось, что с ним можно было встретиться, выслушать чего он хочет.
Тогда мне говорили: куда ты лезешь, с чего ты решила, что он тебя послушает, если он никого не признает? Но что-то внутри все-таки подсказывало мне, что нужно идти и поговорить с ним. И я решилась.
В тот день шел дождь со снегом, было холодно, я взяла с собой на всякий случай три пачки сигарет, потом они, кстати, мне очень пригодились.
Они располагались на 14 км трассы Душанбе — Курган-Тюбе [зона перевала Фахрабад – от ред.], часть пути к ним проехала на машине, часть — прошла пешком.
Когда переходила так называемую нейтральную полосу, кто-то из командиров правительственных войск бросил мне вслед: «Если сможешь, заступись там за наших ребят».
Я ожидала увидеть военных из бригады Махмуда, а меня встретили его боевики. Они обступили меня, стали грубить. В этот момент я по-настоящему испугалась: это были не те люди, с которыми можно было цивилизованно говорить.
Но назад пути уже не было, плюс самолюбие перебороло мой страх. Стоило мне только подумать, что когда я вернусь в Душанбе, все скажут вот, мол, Гриднева хотела выпендриться, полезла в пекло и в итоге испугалась, — это позволило мне взять себя в руки.
Появилась какая-то дерзость, я стала орать на них. Кричала, что напишу во все российские газеты, опозорю их на весь мир, что они ничем не отличаются от тех, бандитов, которые орудовали в 92 году, что Махмуд российский офицер и должен вести себя подобающе.
Как ни странно на них это подействовало. Они провели меня в штаб, стали излагать мне свои требования, настаивая на том, чтобы все записывалось на диктофон. Они согласились отпустить военных заложников со мной, отметив, правда, что добираться нам придется самим, так как у них нет транспорта.
Каким-то чудом возле местной газозаправки я остановила старенький автобус, посадила ребят и мы уехали в Душанбе. Только после того, как мы пересекли нейтральную зону, меня стало дико колотить от страха.
Я ждала, что в любой момент нас могут расстрелять, даже когда уезжали, я просила их: «Ребята, только не стреляйте нам в спину».
Когда уже в городе я позвонила Гаффору Мирзоеву и сказала, что привезла его ребят, он мне не поверил. Потом уже когда через своих людей узнал, что какая-то российская журналистка вызволила его подчиненных, сказал мне: «Гриднева, теперь с меня пузырь».
За участие в освобождении заложников президент Б. Ельцин наградил меня орденом Мужества, а пресс-секретарь главы государства Зафар Саидов по его поручению подарил мне президентский портрет с его автографом.
— Тем не менее, скоро Вам самой, с группой российских журналистов (Интерфакс — Сурайе Собирова, НТВ — Одилджон Ашуров, Бободжон Туганов) довелось стать заложниками. На этот раз в руках не менее свирепых боевиков – братьев Содировых. Сейчас часто пишут о Ризвоне, как каком то благородном человеке, чуть ли не таджикском Робин Гуде. А что Вы о нем скажете?
— В 1997 году братья Садировы создали прецедент на постсоветском пространстве, взяв в заложники гражданских лиц. До этого даже чеченцы в России еще такое не практиковали. Было очень страшно, ни о каком благородстве этих людей речи и не шло. Мы жили под постоянным стрессом от ощущения своей беспомощности, безызвестности, от постоянных выстрелов и лязгания затворами автоматов…
У них еще шутка такая была — говорили мне: «Галина Ивановна, если начнем расстреливать заложников по одному, то начнем с вас — вы же уже успели пожить на этом свете…».
Каких-либо подвигов мы там не совершали, сидели тихо. Ризвон хорошо знал меня в лицо, ещё по 92 году, однако это никак не отражалось на его жестком отношении к заложникам.
Нас заставляли посылать информации в свои агентства. Они сидели рядом с нами, диктовали текст. Например, если до такого-то срока их люди не будут переведены [из Афганистана в РТ – от ред.], то они заразят какими то бактериями водоемы в Душанбе, или взорвут большое количество мин, якобы установленных в Душанбе и т.п.
Мы писали одну информацию на всех, они ее прочитывали, редактировали. У них на стене висели телефоны, один был спутниковый. Нас напрямую связывали с Москвой, с нашими редакциями. Там понимали наше трудное положение и не задавали лишних вопросов.
Через некоторое время, в одной из телефонных бесед мне сказали: «Сейчас с вами будет говорить Виталий Никитич» [В.Н. Игнатенко, гендиректор ИТАР-ТАСС – от ред.].
Он попросил меня передать трубку командиру боевиков. После этого начались переговоры о нашем освобождении.
— Вы не испытывали гордость за свое агентство?
— Да, я была горда за ИТАР-ТАСС. Мне не хотелось говорить, но помню, когда нас взяли в заложники, корреспондент НТВ заявил, что мы просидим там ровно сутки. НТВ якобы всех на ноги поднимет и освободит нас.
Вместе с тем, как мне стало потом известно, НТВ заявили, что с террористами они не разговаривают. В Душанбе приезжал Ахмадшах Масъуд, который также вел переговоры о нашем освобождении, в нашу защиту с заявлениями выступал Сайид Абдулло Нури — все было бесполезно…
Когда за дело взялся Игнатенко, он тогда одновременно был вице-премьером российского правительства, я была уверена, что у него все получится. За полгода до нашего инцидента, он участвовал в операции по освобождению российских летчиков из плена в Кандагаре (Афганистан) и ему это удалось.
Все правительство России знало о нашем положении, знал и Б. Ельцин. Я не знаю подробностей нашего выкупа, но слышала, что боевикам дали гораздо меньше, чем они хотели.
А вот когда мы вернулись, на нас просто все набросились, в том числе российское посольство в Таджикистане, которые стали обвинять нас о нарушении закона о передвижении журналистов по опасным зонам. Речь шла даже об угрозах лишения аккредитации. Но даже сейчас я считаю, что тогда мы не сделали ничего не правильного. Журналист, если он хочет освещать события, он должен быть на месте этих событий.
— Все эти годы Вам часто приходилось сталкиваться с президентом. И сейчас на различных встречах и приемах, когда возникает возможность, он подходит к вам лично поздороваться. А как Вы к нему относитесь?
— Сложно ответить. Все дело в том, что я постоянно сравниваю его, чего, наверное, нельзя делать. Сравниваю президента, каким он был в 1992 году и сегодня.
Я помню человека, который был настолько открыт к прессе, по крайней мере, к российской. Не могу вспомнить ни одного случая, чтобы он нас куда-нибудь не взял.
В каждую поездку тогда с ним отправлялась наша «четверка» – «Интерфакс», ИТАР-ТАСС, «Вести» и ОРТ. Может потому, что мы все были женщинами, объясняется его трогательное к нам отношение. Тогда мы чувствовали, что все делаем одну важную работу.
ИТАР-ТАСС в свое время первым употребил понятие «гражданская война в Таджикистане». Агентство сообщало миру, что здесь уже речь идет не борьбе местных демократов с коммунистами, а о противостоянии сторонников попранного конституционного строя и вооруженной исламской оппозиции.
Мне часто приходилось брать у президента интервью. В то время он был эмоционален, в его политических вступлениях не было сегодняшней отточенности. Иногда он говорил такие слова, которые, думаю, 10 минут спустя, он бы уже ни за что не повторил.
Было большое искушение, передать это в своих сообщениях, но я понимала, что это сиеминутное, это пройдет, он говорит мне сейчас не как глава государства, не как председатель парламента, а как человек, и когда-нибудь ему эти слова будут мешать ему.
Мы тогда часто приглашались на частные встречи с президентом, в дальние поездки — Кабул, Хосдех (Афганистан).
Особенно мне запомнилась его трехдневная поездка в Каратегинскую долину, когда он взял с собой только меня и корреспондента «Вести» (РТР).
Я была потрясена, не знаю даже как сказать, его храбростью что ли, мужеством. Он высадил из переполненного президентского вертолета всю свою охрану, чтобы найти место для нас.
Я помню один случай, во время выступления в Гарме, президент воспользовался столом, чтобы его видела вся многотысячная площадь, и даже когда испортился микрофон, он не остановился и закончил свою речь. И все это было без охраны.
Сейчас мне остается, и я думаю, моим коллегам по журналистскому цеху остается только сожалеть по старым добрым временам, наших неформальных отношений. Конечно, времена меняются, у президента много забот и без журналистов, однако на наш взгляд такие встречи необходимы. Я думаю, что президенту есть, что нам сказать, а нам есть, что сказать ему.
— Какие, на Ваш взгляд, его сильные стороны?
— Одна из сильных его сторон, это мужественность, бесстрашие. Сколько бы мы сейчас не говорили, Зебо, я думаю, что он лучший президент, чем те, кто мог бы быть.
Многие сейчас стали забывать, что портфель главы государства предлагали многим, но никто, кроме него, не решился принять его.
Я помню его эмоциональность, смелость, что всегда импонировало людям. Даже сейчас он может легко раздвинуть свою охрану, выйти к простым людям, чтобы поговорить напрямую, причем это не в столице.
У него были поездки в Горный Бадахшан, Гарм, Таджикабад, а это, согласись, совсем не те регионы, где его ждали с распростертыми объятиями. Люди там были настроены против него, но он не побоялся ехать к ним, наладить отношения.
Думаю, что он искренне болеет за нашу страну, переживает, что ее все время пытаются отодвинуть на задворки, он хочет, чтобы мы были сильным государством.
Другое дело, возможно, в его команде есть люди, которые… Мне кажется, многое решает команда. Она должна строиться по профессиональному принципу, а не тому — кто выходец из какого региона.
Я вот все думаю, смогла бы я все это сказать лично президенту. Мне кажется, да. Я прожила очень долго, чтобы кого-либо бояться, в том числе самых высоких лиц.
— Что Вы, как гражданин России и Таджикистана, думаете о нынешнем уровне российско-таджикских отношений?
— Как человеку, большую часть своей жизни прожившему в Таджикистане, для которого эта гостеприимная страна стала родным домом, мне очень хочется, чтобы эти отношения были очень хорошими и близкими.
Я считаю, что в наше время в отношениях между двумя странами много субъективного, к России порой здесь относятся незаслуженно плохо.
В тоже время Россия не все делает правильно, очень многие проекты, которые были заявлены, не реализуются.
Вот именно такого присутствия России не хватает здесь – реальных проектов, а не пустых деклараций. Нет какой-то поступательности российской политики в Таджикистане, почти нет компаний, структур, которые бы фактически вгрызлись в эту землю, развивали здесь бизнес, втягивая, таким образом, страну в сферу влияния России.
Необходимо не на словах, а на деле доказывать, что Таджикистан был и остается нашим стратегическим партнером. Я вообще считаю, что президент Эмомали Рахмон пророссийски настроенный человек.
Таджикистан ждет от России большого участия в экономической сфере, и когда этого нет, естественно, что начинается активный поиск других партнеров. Так наши отношения могут вообще разладиться.
И еще — мне кажется, что межправительственная комиссия по экономическому сотрудничеству с российской стороны должна возглавляться на более высоком уровне, потому что от этого очень многое зависит.
